
Страдалец
- А сейчас, - юбилярша бокал подняла, - давайте выпьемте за нашего Аркадия! Как уж он настрадался! Выпьем, родные, за бедолагу Аркашу и семью его. Вот уж горемыки! Выпьем и пожелаем им всего самого наилучшего!
Вся родня тост горячо поддержала - выпили, закусили груздем.
Изольда, юбилярша, слезу пустила. “Ах, - она грудью пышной заколыхала, - как приятно мне видеть такое наше единение. Один за всех мы! Славная семья! И одно жаль - нет с нами Аркадия. А он так любил канапе с креветочкой”.
А бабка Клавдия губами беззвучно зашевелила - выпрашивала для Аркадия благоденствия у высших сил.
- Ох, - запричитала потом, - грехи наши тяжкие! И чего на него, Аркашку, все беды свалились?! Кто ж у нас в родове нагрешил так? Нагрешил кто-то, а он, бедненький, отдувается. Самый он у нас разнесчастный. Ну-к, сознавайтесь! Кто грешил из вас всех больше?
Заспорила родня - кто самый грешник. Скелеты из шкафов друг у дружки повынимали. Бабка Клава про скелеты с любопытством слушает. И подвывает потом, и кулак показывает: натворили дел, а племянничек мой расхлебывай.
Юбилярша Изольда груздь жевала. На бабку Клаву смотрела тяжело. А потом дожевала гриб и губы гузкой куриной сложила.
- Дык, - заключила, - и спорить нечего. Вы, бабка Клавдия, и нагрешили. Кто председателя колхозного из семьи увел однажды? "Ой, чубчик мой, ой, чубчик мой". Вот и получает ваш теперь племянничек. То есть, вы ему такие условия создали собственноручно.
Бабка Клавдия покраснела вся. Давай времена прошлые вспоминать, где люди были человечными. И на пожилых людей рта не открывали. А только уважение и почет выказывали. А юбилярша на коммунистов сразу ругаться начала. Изольду часть родни горячо поддержала. И бабку Клавдию обвиняют - она, мол, председателя чубатого захапала, а Аркадий мыкается. Хорошо за чужой счет грешить ей было.
В памяти давай все ковыряться - вспоминать про бабку Клаву всякое. Особенно деда Георгия переклинило. Он уже хороший был. Раскричался на весь дом. “В семисят шестом, - орет, - а в семисят шестом-то!”. А что в том году было - не помнит.
Ольга Петровна - она на юбилей из культурной столицы заявилась, по стакану вилкой стучать принялась.
- Товарищи, - Ольга Петровна потребовала, - вернитесь к человеческому облику! Легко осудить ближнего. Но присмотритесь-ка к себе. У каждого из вас имеется какой-то неблаговидный поступок. И несправедливо обвинять нам только бабку Клавдию. Каждый из вас какое-либо грехопадение на жизненном пути имел. А наш Аркадий за каждого отдувается. Даже и у меня нос в пуху - сперла я в студенчестве книгу из научной библиотеки. И далеко не одну, если уж быть совсем искренней.
Ираклий, пьющий родственник, крякнул. И залпом опрокинул стакан.
- Да, - мяукнул, - несправедливо! Кажный из нас нос имеет в пуху!
А юбилярша Изольда фыркнула.
- Я лично, - заметила, - грехов не имею вовсе.
Все опять расшумелись. Никому не хочется причиной страдания Аркашиного быть. Дед Георгий про “семисят шестой” орет, интеллигентная Ольга Петровна к порядку всех призывает. Бабка Клавдия губами шевелит и яйцо вареное по себе катает - обряд у нее какой-то имеется на случай негатива от родни.
А Ираклий холодец ест и выпивает много - он шумные застолья обожает.
А родня кричит. Со всех сторон только и слышно: “Ах, ты, морда, на производстве гвозди крал? Крал! А Аркашке отдувайся!”, “Дед Георгий, вы бы хоть ветошью не прикидывались! Бабки ваше еще пятки не остыли - а вы уж молодуху в дом привели!”, “Уберите-ка, бабка Клавдия, яйцо! Еще карты достали бы! Как не совестно! Мракобесничаете, а Аркадий того”.
- А чего опять-то с ним приключилось? - кто из родни орет. - Отчего он не за столом нынче?
- У Аркадия, - бабка Клавдия в подол платья высморкалась, - большая беда. Сгорел опять домишко! И вот Аркадий у Ляхиных уже год с семьей проживает. Это по жене Аркашиной дальняя родня. Тесновато, конечно. Но как родного человека не пожалеть? Сидят у Ляхиных в одной комнатушке все. И Ляхины, и Аркадий с детишками да супругой. Вчерась вот всем колхозом домишко они восстанавливать, вроде, поехали. Чего, говорят, сиднем сидеть. Поедем хоть крышу приколотим. Зима скоро.
- О боги, - тетка Изольда вздохнула, - и что за напасть на Аркадия! В позапрошлом году он уж был жертвой стихии - домишко снесло цунами. Жил с женой и детишками аж девять месяцев. Мы ему уступили комнату свекрови. К счастью, она к тому моменту покинула бренный мир. Вид из комнаты хороший - на зоосад.
- Пятилетие назад, - Ольга Петровна встрепенулась, - и у нас Аркадий проживал. Приехал в культурную столицу с семейством. Домишко многострадальный тогда объявили памятником культуры. И жителей на улицу отправили. А кому тот памятник - уже и не сильно я помню. Вроде, поэту Хрякину. Вроде, проездом он в том домишке останавливался. Но много потом про сельское хозяйство од навыдумывал. Или же не Хрякину? Что-то и не помню я точно. Все ж не первого эшелона данный поэт. Но пожил Аркадий пару лет у нас.
- В каком-то годе, - дед Георгий брови насупил, - ремонт у Аркадия затянулся. Что-то там оне ремонтировали. И как-то ремонт тот боком вышел. Стена рухнула. Или даже потолок. Я его пускать не хотел сначала - молодуха у меня капризная, шуму не уважает. Но вижу - дети при нем сопливые. И впустил. Два года жил Аркашка! А теперича у Ляхиных, значит, на постое. Ох, и страдалец.
- Не у Ляхиных, - дитя небольшое из-под стола вдруг вылезло, - а на море батя. Я и сам на море просился. Но не взяли. Мал, сказали. Диарея, сказали, может случиться и всем отдых попортишь. И сиди, мол, у тетки Изольды лучше. Очень я обиделся.
- Милое дитя, - тетка Изольда лоб мальчику потрогала, - ты, видать, бредишь. Твой отец Аркадий в данный момент домишко в порядок приводит. Сидит на крыше и молоточком тюкает. А тебя ко мне привез - нече, мол, дошколенку на стройке вертеться. Можно и в лоб ненароком получить.
- На море, - дитя упирается, - загорает. А меня не взяли!
- А чего эт на море он поперся?
- И скрыл, понимаете?! Ему ли на морях сидеть? Если зима скоро.
- Всему есть предел, - Ольга Петровна мирным голосом сказала, - и нервной системе тоже. Пожалуй, устал Аркадий от невзгод. И решил на несколько дней на море ехать. Помедитировать, укрепить организм. В конце концов, не каждому так достается в жизни. Не каждый из нас подвергается ураганам и цунами. Не говоря уж, о культурном памятнике поэта Хрякина с пожарами.
- Ой, - дитя сморщилось, - какие там цунами. Сдает батя жилье наше. Уже лет пять как - две хаты в Москве у нас, бабкино по матери наследство. Сдает и средства копит на безбедную жизнь в дальней загранице. Они с мамкой виллу приобрести мечтают. Чтобы по ней павлины ходили, а за забором - океан. А на море поехали для акклиматизации. Чтобы, значит, привычнее им на океане потом жилось. А у вас проживают забесплатно. Так и говорят: сэкономили - это заработали. Но зря они меня на море не взяли. Коли бы взяли, то и дальше бы копили себе спокойненько. А я обиженный - и всю правду вам рассказываю. Вы мне верьте. Моими устами глаголет истина.
Родня замерла в шоке глубоком. Потом, как от шока чуток оправились, давай на Аркадия гневаться.
- С детства Аркашка хитроумием отличался! Глазенки у него с прищуром!
- На сундуке два года с молодухой своей я дрых! Даже сбежала молодуха - она шуму не уважает. А он на вилку копить! Че за вилка это такая? Из брульянтов она состряпана, что ли? Не прощу! И на похороны мои не зовите Аркашку! И в семисят шестом огурцы он у меня в огороде драл и продавал их дачникам! Тогда уж мошенник был знатный!
- Комнату свекровину ему выдали! Лучше бы сама я там проживала, вид-то из окна какой прекрасный!
- А я, - Ольга Петровна стенает, - всю душу вывернула! Про библиотеку созналасяяяя! Давайте, бабка Клава, яйцо свое! Тоже прокачу его по себе!
Лишь алкоголик Ираклий хихикал. Смешно ему сделалось. А чего Ираклию не смеяться? Он одиноко в коммуналке проживает. И пробовал к нему Аркадий заселиться, но через неделю сбежал. “Малюткам, - сказал, - места поболе требуется”.
Каналья
- А сейчас, - юбилярша бокал подняла, - давайте выпьемте за нашего Аркадия! Как уж он настрадался! Выпьем, родные, за бедолагу Аркашу и семью его. Вот уж горемыки! Выпьем и пожелаем им всего самого наилучшего!
Вся родня тост горячо поддержала - выпили, закусили груздем.
Изольда, юбилярша, слезу пустила. “Ах, - она грудью пышной заколыхала, - как приятно мне видеть такое наше единение. Один за всех мы! Славная семья! И одно жаль - нет с нами Аркадия. А он так любил канапе с креветочкой”.
А бабка Клавдия губами беззвучно зашевелила - выпрашивала для Аркадия благоденствия у высших сил.
- Ох, - запричитала потом, - грехи наши тяжкие! И чего на него, Аркашку, все беды свалились?! Кто ж у нас в родове нагрешил так? Нагрешил кто-то, а он, бедненький, отдувается. Самый он у нас разнесчастный. Ну-к, сознавайтесь! Кто грешил из вас всех больше?
Заспорила родня - кто самый грешник. Скелеты из шкафов друг у дружки повынимали. Бабка Клава про скелеты с любопытством слушает. И подвывает потом, и кулак показывает: натворили дел, а племянничек мой расхлебывай.
Юбилярша Изольда груздь жевала. На бабку Клаву смотрела тяжело. А потом дожевала гриб и губы гузкой куриной сложила.
- Дык, - заключила, - и спорить нечего. Вы, бабка Клавдия, и нагрешили. Кто председателя колхозного из семьи увел однажды? "Ой, чубчик мой, ой, чубчик мой". Вот и получает ваш теперь племянничек. То есть, вы ему такие условия создали собственноручно.
Бабка Клавдия покраснела вся. Давай времена прошлые вспоминать, где люди были человечными. И на пожилых людей рта не открывали. А только уважение и почет выказывали. А юбилярша на коммунистов сразу ругаться начала. Изольду часть родни горячо поддержала. И бабку Клавдию обвиняют - она, мол, председателя чубатого захапала, а Аркадий мыкается. Хорошо за чужой счет грешить ей было.
В памяти давай все ковыряться - вспоминать про бабку Клаву всякое. Особенно деда Георгия переклинило. Он уже хороший был. Раскричался на весь дом. “В семисят шестом, - орет, - а в семисят шестом-то!”. А что в том году было - не помнит.
Ольга Петровна - она на юбилей из культурной столицы заявилась, по стакану вилкой стучать принялась.
- Товарищи, - Ольга Петровна потребовала, - вернитесь к человеческому облику! Легко осудить ближнего. Но присмотритесь-ка к себе. У каждого из вас имеется какой-то неблаговидный поступок. И несправедливо обвинять нам только бабку Клавдию. Каждый из вас какое-либо грехопадение на жизненном пути имел. А наш Аркадий за каждого отдувается. Даже и у меня нос в пуху - сперла я в студенчестве книгу из научной библиотеки. И далеко не одну, если уж быть совсем искренней.
Ираклий, пьющий родственник, крякнул. И залпом опрокинул стакан.
- Да, - мяукнул, - несправедливо! Кажный из нас нос имеет в пуху!
А юбилярша Изольда фыркнула.
- Я лично, - заметила, - грехов не имею вовсе.
Все опять расшумелись. Никому не хочется причиной страдания Аркашиного быть. Дед Георгий про “семисят шестой” орет, интеллигентная Ольга Петровна к порядку всех призывает. Бабка Клавдия губами шевелит и яйцо вареное по себе катает - обряд у нее какой-то имеется на случай негатива от родни.
А Ираклий холодец ест и выпивает много - он шумные застолья обожает.
А родня кричит. Со всех сторон только и слышно: “Ах, ты, морда, на производстве гвозди крал? Крал! А Аркашке отдувайся!”, “Дед Георгий, вы бы хоть ветошью не прикидывались! Бабки ваше еще пятки не остыли - а вы уж молодуху в дом привели!”, “Уберите-ка, бабка Клавдия, яйцо! Еще карты достали бы! Как не совестно! Мракобесничаете, а Аркадий того”.
- А чего опять-то с ним приключилось? - кто из родни орет. - Отчего он не за столом нынче?
- У Аркадия, - бабка Клавдия в подол платья высморкалась, - большая беда. Сгорел опять домишко! И вот Аркадий у Ляхиных уже год с семьей проживает. Это по жене Аркашиной дальняя родня. Тесновато, конечно. Но как родного человека не пожалеть? Сидят у Ляхиных в одной комнатушке все. И Ляхины, и Аркадий с детишками да супругой. Вчерась вот всем колхозом домишко они восстанавливать, вроде, поехали. Чего, говорят, сиднем сидеть. Поедем хоть крышу приколотим. Зима скоро.
- О боги, - тетка Изольда вздохнула, - и что за напасть на Аркадия! В позапрошлом году он уж был жертвой стихии - домишко снесло цунами. Жил с женой и детишками аж девять месяцев. Мы ему уступили комнату свекрови. К счастью, она к тому моменту покинула бренный мир. Вид из комнаты хороший - на зоосад.
- Пятилетие назад, - Ольга Петровна встрепенулась, - и у нас Аркадий проживал. Приехал в культурную столицу с семейством. Домишко многострадальный тогда объявили памятником культуры. И жителей на улицу отправили. А кому тот памятник - уже и не сильно я помню. Вроде, поэту Хрякину. Вроде, проездом он в том домишке останавливался. Но много потом про сельское хозяйство од навыдумывал. Или же не Хрякину? Что-то и не помню я точно. Все ж не первого эшелона данный поэт. Но пожил Аркадий пару лет у нас.
- В каком-то годе, - дед Георгий брови насупил, - ремонт у Аркадия затянулся. Что-то там оне ремонтировали. И как-то ремонт тот боком вышел. Стена рухнула. Или даже потолок. Я его пускать не хотел сначала - молодуха у меня капризная, шуму не уважает. Но вижу - дети при нем сопливые. И впустил. Два года жил Аркашка! А теперича у Ляхиных, значит, на постое. Ох, и страдалец.
- Не у Ляхиных, - дитя небольшое из-под стола вдруг вылезло, - а на море батя. Я и сам на море просился. Но не взяли. Мал, сказали. Диарея, сказали, может случиться и всем отдых попортишь. И сиди, мол, у тетки Изольды лучше. Очень я обиделся.
- Милое дитя, - тетка Изольда лоб мальчику потрогала, - ты, видать, бредишь. Твой отец Аркадий в данный момент домишко в порядок приводит. Сидит на крыше и молоточком тюкает. А тебя ко мне привез - нече, мол, дошколенку на стройке вертеться. Можно и в лоб ненароком получить.
- На море, - дитя упирается, - загорает. А меня не взяли!
- А чего эт на море он поперся?
- И скрыл, понимаете?! Ему ли на морях сидеть? Если зима скоро.
- Всему есть предел, - Ольга Петровна мирным голосом сказала, - и нервной системе тоже. Пожалуй, устал Аркадий от невзгод. И решил на несколько дней на море ехать. Помедитировать, укрепить организм. В конце концов, не каждому так достается в жизни. Не каждый из нас подвергается ураганам и цунами. Не говоря уж, о культурном памятнике поэта Хрякина с пожарами.
- Ой, - дитя сморщилось, - какие там цунами. Сдает батя жилье наше. Уже лет пять как - две хаты в Москве у нас, бабкино по матери наследство. Сдает и средства копит на безбедную жизнь в дальней загранице. Они с мамкой виллу приобрести мечтают. Чтобы по ней павлины ходили, а за забором - океан. А на море поехали для акклиматизации. Чтобы, значит, привычнее им на океане потом жилось. А у вас проживают забесплатно. Так и говорят: сэкономили - это заработали. Но зря они меня на море не взяли. Коли бы взяли, то и дальше бы копили себе спокойненько. А я обиженный - и всю правду вам рассказываю. Вы мне верьте. Моими устами глаголет истина.
Родня замерла в шоке глубоком. Потом, как от шока чуток оправились, давай на Аркадия гневаться.
- С детства Аркашка хитроумием отличался! Глазенки у него с прищуром!
- На сундуке два года с молодухой своей я дрых! Даже сбежала молодуха - она шуму не уважает. А он на вилку копить! Че за вилка это такая? Из брульянтов она состряпана, что ли? Не прощу! И на похороны мои не зовите Аркашку! И в семисят шестом огурцы он у меня в огороде драл и продавал их дачникам! Тогда уж мошенник был знатный!
- Комнату свекровину ему выдали! Лучше бы сама я там проживала, вид-то из окна какой прекрасный!
- А я, - Ольга Петровна стенает, - всю душу вывернула! Про библиотеку созналасяяяя! Давайте, бабка Клава, яйцо свое! Тоже прокачу его по себе!
Лишь алкоголик Ираклий хихикал. Смешно ему сделалось. А чего Ираклию не смеяться? Он одиноко в коммуналке проживает. И пробовал к нему Аркадий заселиться, но через неделю сбежал. “Малюткам, - сказал, - места поболе требуется”.
Каналья

Следующая запись: ПреЛЮДИи чувств - 23 августа 2025 в 15:22
Лучшие публикации